Мы поздравили друг друга с наступающим Новым годом, и, с трудом разобравшись в своих записках, Павел Петрович стал диктовать.
Это было в три часа ночи. Мы возвращались из Дома культуры, и у всех девочек так болели ноги от танцев, что хоть снимай туфли и иди в чулках по сияющему голубому, в искорках, снегу. Леночка Бутакова заговорила о гадании, и оказалось, что никто не знает, когда полагается спрашивать у прохожего имя: одни говорили, что под Новый год, а другие - в сочельник. Мы шли по Овражкам, спорили, громко смеялись - и невольно присмирели, когда какой-то человек показался вдали, на пустынной набережной, пересеченной косыми тенями деревьев.
- Ну что, девочки, слабо спросить? - сказала Леночка.
Единственный фонарь горел на Овражках, и когда скрывалась луна, его свет казался большой воронкой, в которой, крутясь и падая, мелькали снежинки. Мы приближались с противоположных сторон - мы и этот человек, у которого был какой-то нелопахинский вид.
- Эх вы, трусихи!
И когда между нами оставался только свет фонаря, Леночка выступила вперед и спросила звонким голосом:
- Как ваше имя?
Это было мгновение, когда все произошло одновременно: я негромко вскрикнула, узнав Раевского, девочки засмеялись и стали прятаться друг за друга, и луна вышла из-за облаков, - как будто нарочно для того, чтобы осветить это полное лицо, на котором появилось ироническое выражение.
- Позвольте осведомиться, с какой целью вам угодно узнать мое имя? - неторопливо спросил он. - Не думаете ли вы, что, если бы даже меня звали Лоренцо Великолепный, вы избежали бы печальной участи стать женой какого-нибудь Федьки или Васьки?