Я остановилась, потому что нужно было успокоиться, но Митя только переспросил с удивлением: «Ленину?» - и я снова помчалась во весь опор, не разбирая дороги.
- Да, да! И это письмо было бы закончено и отправлено, если бы вы взяли на себя труд хоть взглянуть в те рукописи, которые я, по вашему мнению, не имела права оставить себе. Но я пришла, чтобы сказать о другом. Глафира Сергеевна оклеветала меня. Я требую, чтобы она немедленно, в вашем присутствии, отказалась от этой клеветы и признала, что она свалила свою вину на меня.
Еще далеко не наступила та минута, когда я должна была понять, что правду трудно доказывать именно потому, что она не требует доказательств. Каждое слово, из которого состояла эта пылкая речь, казалось мне настолько неопровержимым, что я была уже почти готова простить Глафиру Сергеевну. «Сейчас расплачется!» - с торжеством подумалось мне. Но Глафира Сергеевна не расплакалась.
- Вы кончили? - спросила она. - Так вот, Дмитрий, должна тебе сказать, что я не намерена разговаривать с этой. - она не нашла слова, - только скажу, что удивляюсь, зачем ты привел ко мне эту. Она нарочно все время называла меня просто «эта». Чтобы меня оскорбить? Так я тебе скажу, что дело не только в том, что она из милости жила у соседки и надеялась захватить комнату Павла Петровича со всеми его вещами, Здесь был еще один подлый рас чет. Скажите, товарищ. как вас там зовут? - сказала она с отвращением, - где письма артистки Кречетовой, которые оставил вам Павел Петрович?
Митя спросил тревожно: «Какая Кречетова?» и я почувствовала с ужасом, что он и Глафира Сергеевна - это одно, а я - совершенно другое. За этой мыслью так же быстро промелькнула другая: «Она стащила у меня эти письма!»