к нему и с бешенством схватила за плечи. Не помню, что я кричала ему. В дверь постучали, и, как во сне, я увидела Лену Быстрову, стоявшую на пороге.
- Таня! Танечка! Да что с тобой, Таня?
Если бы не Лена, я просто пропала бы в этот несчастный день. За номер - мы отвезли отца в Московскую гостиницу - нужно было заплатить вперед, а я только что отдала стипендию казначею нашей коммуны. Лена достала деньги. Она увела меня к себе, накормила и заставила лечь - я едва держалась на ногах, хотя и порывалась идти в институт и заняться делами, которые та же Лена убедила меня отложить на завтра.
- Ну вот, - сказала она, накинув на плечи шаль и уютно устроившись у меня в ногах, - а теперь рассказывай.
- О чем?
- Обо всем. И не смей выдумывать. Пока я знаю только одно: тебя расстроил отец. Верно?
Я кивнула.
- Но ведь это для тебя не новость?
Я снова кивнула.
- А мне нужны новости. Что случилось?
- Лена, помнишь, я рассказывала тебе о старом докторе? Это было давно, на первом курсе, мы спорили, ты сказала, что профессия иногда - дело случая, и в пример привела меня. А я возразила, что медицина для меня вовсе не случай и что, когда я решила идти на медицинский, на меня повлияли вовсе не твои уговоры. Вот тогда я и рассказала тебе о старом докторе. Неужели не помнишь?
- Помню.
- Так вот. После смерти Павла Петровича остались бумаги. Целый чемодан с бумагами. В последние дни подле него не было никого, кроме меня, кому он мог бы их передать. Там были личные письма одной женщины, которая любила его, и научный труд, над которым он работал всю жизнь. И вот.