Он был очень пьян, и прежде всего нужно было увести его из общежития и устроить - но где? У Нины? Я даже не знала еще, в Ленинграде ли Нина. В гостиницу, если достану номер.
- Вот что, папа, - сказала я вдруг, - мне необходимо поговорить с тобой по очень важному делу. Хорошо, что ты явился, иначе на той неделе мне пришлось бы ехать к тебе. Ты помнишь Павла Петровича? Ну, старого доктора? Я часто ходила к нему.
- Как же, - пробормотал отец.
Что-то неуверенное прозвучало в этом коротком ответе. До сих пор он прямо смотрел на меня своими светлыми глазками, которые, как две бусины, торчали на маленьком усатом лице, а теперь глазки забегали и в них показалось неопределенное выражение. Страх?
- Слушай внимательно. Когда доктор умер, мне выдали из Дома инвалидов его чемодан. В чемодане не было вещей, только бумаги. - Я старалась говорить медленно, чтобы он понял. Кажется, он понимал. - Ты был при этом. Уезжая, я отдала тебе этот чемодан и просила беречь. Помнишь?
- Как же, - снова пробормотал отец.
- В чемодане были научные труды Павла Петровича и среди них - письма одной актрисы. Он очень берег их. Он не хотел, чтобы кто бы то ни было прочел их, потому что это были личные письма.
Отец молчал. Глазки, бегавшие по сторонам, беспомощно застыли, пальцы, которые он то и дело подносил к губам, дрожали, как всегда, когда он чувствовал себя виноватым. Я продолжала спокойно:
- Теперь эти письма изданы. Вот! - Отец с ужасом взглянул на книгу. - Как это могло случиться - не знаю. Очевидно, кто-то вытащил их из чемодана и списал, а копии продал. А может быть, и не копии, а самые письма, хотя об этом даже страшно подумать. У меня большие неприятности из-за этой истории, папа.